Написано со слов моей бабушки – Соколовой Надежды Васильевны, 1916 года рождения
Уже 71 год прошёл со времён войны, уже нет моих бабушек, которые рассказывали мне про войну. Но я хочу всё восстановить в памяти и чтоб мои дети знали и внуки, как всё было:
Прекрасная цветущая Москва 40-х годов, поговаривают, что немец нападёт на нас, но за неделю мы его отшвырнём, с такой Советской Армией. А в 41 году до столицы стали доходить слухи, что нет-нет, но нарушают границы немецкие войска, как будто дразнятся, а в очередях стали рассказывать, что нападёт немец, но говорить вслух, было запрещено. И то, что бомбил враг наши границы из-под тяжка, тоже поговаривали в полголоса и между своих. И вот враг напал, и об этом заговорили сразу — кто-то дозвонился по телефону, кому-то сообщили в часть, но слухом земля полна. Это по радио объявили через три-четыре дня, но народ ждал, что мы быстро откинем врага. Не получилось.
Я замужем, у меня двое детей, девочки, одной нет ещё пяти лет, а второй три годика, мужа забирают на фронт, и как он сказал, что на пару недель. С детками помогает мама моя, но как-то тревожно на душе и с полок в магазинах начинают всё сметать. Появились очереди за всем, что касалось продуктов. У меня было колечко и серёжки, я пошла на рынок и купила соль и мыло на все деньги. Работала я в столовой и как-то могла кормить семью, но пришли учётчики и сказали, что столовая переходит на другое положение и все продукты переписали, складировали и попросили ждать указаний. Через неделю началась эвакуация. Сказали брать необходимое и быстрее собираться. Жёнам военных давали зелёный свет. Я собрала весь свой скарб, платьица, тёплые вещи, шаль, платки, валенки — получила документы на эвакуацию и мы в поезде поехали подальше от Москвы, ближе к Сибирским землям. В поезде рассказывали страшное: «Что немец наступает, наши бросают оружие, а те, кто переехал в Германию, те живут хорошо, и кто принял немца, тоже не жалуются и им всё предоставляется, и еда, и работа». От этих слов мне становилось страшно, а ужас поглотил, когда моя старшая дочка заболела. У моей доченьки Юлечки случился жар, она горела как в огне и бредила, в дороге наверно простудилась, от духоты и открывании окон туда-сюда, мне предложили выйти на ближайшей станции. И вот я в каком – то селении, где нет врачей, со мной мама, дочки и страшное будущее. Мне не страшно, мне надо спасать дочь. И зачем я куда-то еду, для чего? Приедет мой Гришенька с войны, а семьи нет. Да почему я слабину дала и зачем? Были одни вопросы, и не было ответов. Я зашла в ближайший дом, где были низкие потолки и темнота давила на меня. Лица людей какие-то чёрные то ли от темноты, то ли от копоти. Я не помню их имён, но встаю на колени и прошу оставить у себя дочь больную. У вас молоко, а я приеду за ней, как только всех отвезу назад в Москву. Достаю деньги, соль, отдаю мамино колечко и прошу, прошу и прошу. Умоляю и плачу. Они забирают валенки, шаль, еду и платье кружевное. Зачем старикам кружевное платье? но отдаю всё, оставляю доченьку свою и назад на станцию. Хорошо, что на этой станции останавливались поезда для того, чтоб налить воды, поэтому я сразу залезла в вагон с младшей дочерью и мамой. Офицер мне в приказном порядке сказал освободить вагон, но в моём взгляде столько было упорства, что он не посмел дальше продолжать, а проверил документы.
— «Куда вы назад, да ещё с малым дитяти и мамашей? – все едут в эвакуацию, а вы возвращаетесь. Вот и документик у вас для эвакуации, как жене военного:- и добавил — бомбят Москву-то!»
— Вот поэтому и еду назад, а вдруг нужна я там больше.
Через неделю я была в Москве. Добралась до своего барака. Разгрузилась и сразу в Райком партии. Там три человека жгли документы, ветер гулял в кабинетах, стояла жара и духота и я с воинственным видом выпалила: «Всё, вернулась я с эвакуации, не хочу…. буду защищать свою Москву здесь. Оставила дочь я под Пензой, мне надо её забрать. Ну, такие документы, которые чтоб помогли в дороге, я туда и обратно». Тут я всё выложила как есть и расплакалась. Рыдала, останавливалась, пила воду и опять плакала. Мужчина выдал мне какие-то документы, выписал бумагу и дал распоряжение. Затем сказал, что у меня на всё про всё 2 недели и меня ждёт работа вольнонаёмной, а твои родные пусть пока тебя подождут. Я забежала в барак, рассказала как есть и на вокзал. То сидя, то стоя , ехала на перекладных поездах. В вагонах не продохнуть, но хорошо, что я без вещей. Через неделю я на этом полустанке и вижу дом, где я оставила свою дочурку. Страшно было зайти и услышать плохую весть, но переступив порог я увидела исхудавшую дочурку, побритую налысо. Тетка в доме была не такая уж и старая, как мне показалась сначала, ей всего-то было около тридцати, да и муж её был не дедом, а вот борода и усы делали его старым. Я благодарна им, что позаботились о моей дочурке, хотя она не ела ничего, а просто лежала возле печи на лавке и как сказала хозяйка, даже не плакала и ничего не просила. Жара не было, но стоять моя дочурка не могла — сил не было. Я собрала её, взяла на руки и понесла. В поезд меня посадили и я опять ехала в вагоне набитом молоденькими солдатиками и просто ребятами, которые ехали на войну. У меня проверяли документы и всегда помогали во всём. По прибытию в Москву я делала всё, что от меня требовалось, рыла окопы, варила еду, парила и стирала форму для солдат, за это мне платили деньги и выдавали карточки.
Запомнился один из многих дней, когда после дежурства рано утром были открыты магазины и выставлены конфеты, печенье и всё то, что мы ещё и не видели раньше. А продавцов не было. Кто-то набивал карманы, кто-то котомки, в подолы от пальто сваливали всё, что могли унести. Я схватила колбасу, курицу, конфеты и бегом. Это было воровство, но я кормила семью и это было важнее всего. Это потом я узнала, что, это специально было сделано, чтоб продукты не достались врагу, а раздавать просто так — возникнет паника, поэтому решено было выложить на прилавки, открыть магазины и уйти продавцам. Так начиналась война и эта была моя война с фашистами.
Меня с одного места кидали на другое, рыть окопы или скидывать с домов зажигательные бомбы, всё делалось во время так называемого отдыха. Объявлено чрезвычайное положение и комендантский час. Ночью ходить запрещалось, и утром увозили трупы, которые не слушались и были застрелены на месте. Я молилась, делая всё. Читая, Отче наш добиралась до дома, а с дома до работы тоже вслух читала «отче наш». Это было спасение, спасение в молитве и вере в Бога. Во время бомбёжки гул стоял от молитв. И никаких атеистов не было в Москве, это были слова, которая хотела слышать партия, но народ верил в Бога больше, чем в Коммунистическую партию.
В дополнение есть рассказ мамы (из её воспоминаний):
Мы куда-то едем, и у меня всё плывёт в глазах, лица расплываются, и пахнет табаком и не хватает воздуха и очень холодно. Помню поезд, и вдалеке маму и сестрёнку, ещё избушку и тётю Таню, которая поила меня горькой травой и ещё ярко запомнились слова: «Девку-то умирать оставили, никто за ней не приедет, бросили девку-то на произвол, ну умрёт — похороним» И эти слова в висках стучали и огромное безразличие ко всему и желание согреться, потому что было холодно…. Сколько времени прошло не знаю, но хорошо запомнилось, что мама за мной приехала и её голос: «Доченька, теперь всё будет хорошо, я за тобой приехала, и какие-то уколы мне делала». Помню, как была без сил и училась ходить, потому что долго отходила после болезни и ярко всплывает красное яблоко, которым меня кто-то угостил.
